Году литературы
100-летию памяти К.Р.
посвящается
XXIII
РОМАНОВСКИЕ ЧТЕНИЯ
НАУЧНО-ПРАКТИЧЕСКАЯ
КОНФЕРЕНЦИЯ
К.Р. в мире великой русской культуры
22 августа 2015 года
К.Р. в мире великой русской культуры
175-летие со дня рождения П. И. Чайковского празднует всё прогрессивное человечество. Год культуры в России ознаменован и 100-летием памяти К.Р. – русского поэта. На наших встречах, и в литературно-музыкальных композициях и на конференциях, тема многолетней дружбы двух замечательных представителей русской культуры звучала. Тесное душевное и творческое содружество композитора и поэта подарили нашей культуре шедевры, которые исполняются выдающимися мастерами сцены. Самым популярным стал романс «Растворил я окно», вошедший в репертуар Фёдора Шаляпина, Леонида Собинова, Антонины Неждановой, Надежды Обуховой…
Педагоги Волоколамской музыкальной школы: концертмейстер – Лодочникова Антонина Михайловна, скрипка – Родионова Мария Владимировна, вокал – Полухина Ольга Феодосьевна.
Музыка П.И Чайковского, слова К.Р. «Растворил я окно».
На Романовских чтениях, конечно же, мы не раз говорили о том литературном окружении, которое взращивало поэтический талант великого князя Константина Константиновича. Мировая культура, культура России – благодатная среда для становления творческой личности. Поэт, переводчик, музыкант, увлечённый театрал. Великий князь, играл в Китайском театре в Царском селе и в Эрмитажном в Санкт-Петербурге, где ставились пьесы в его переводах и его драма «Царь Иудейский». В «Генрихе IV» он сыграл главную роль, в «Мессинской невесте» — Дона Цезаря, в «Гамлете» — Гамлета. В «Царе Иудейском» исполнил роль Иосифа Аримафейского. Принято считать К.Р. продолжателем традиций поэтов «золотого века». Так и есть. Но он – сын своего времени и многими произведениями был близок и понятен простому народу. Пушкин, Фет, Тютчев, Полонский, Майков… Гончаров, Достоевский, Толстой, Тургенев… Можно продолжать и искать точки соприкосновения и пересечений в творчестве К.Р.… Тем для изучения и осмысления не перечесть…
Бабурова Татьяна,
заслуженный учитель России,
почетный гражданин Волоколамского района,
директор музея «Волоколамская земля»,
Московская область, г. Волоколамск
«Как хороши, как свежи были розы…»
(Цветок и вся философия бытия в поэтических опусах Ивана Мятлева, Ивана Тургенева, Константина Романова (К.Р.) и Игоря Северянина)
К.Р. в мире большой культуры…
Огромный всеобъемлющий мир культуры действительно концентрируется вокруг К.Р. и не только потому, что он Президент Академии Наук, но и потому, что главная составляющая его творческого мировоззрения есть отражение и выражение сути творчества подавляющего числа поэтов, прозаиков и даже литературных критиков:
Что может ум без сердца сотворить?
Я не умею петь без увлеченья
И не могу свои творенья
Холодному рассудку подчинить!..
К.Р.
Так написал он 13 июля 1882 года в откровении «Поймёте ль вы…» Поэт словно предчувствовал, что наступит такое время, когда прагматизм выдавит из сознанья человека убеждение, что только истинное чувство может быть гарантом духовного восхождения. Это не было его открытием. Так думали многие и до него. Несомненно, самой интересной темой поэзии была философская природа человеческих чувств.
Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Так вопрошал Ф.И. Тютчев. Поэты XIX-XX веков оставили нам прекраснейшие образцы лирики. Они не повторяют друг друга, как это может показаться. Они взаимопроникают, взаимодействуют и создают шедевры.
Они не интересны друг другу – вот это очень важное условие развития поэзии. Давайте возьмём один, едва ли не самый распространённый цветочный образ и увидим то, о чём я только что сказала.
Как хороши, как свежи были розы
В моём саду! Как взор прельщали мой!
Как я молил весенние морозы
Не трогать их холодную рукой!
Как я берёг, как я лелеял младость
Моих цветов заветных, дорогих,
Казалось мне, в них расцветала радость,
Казалось мне, любовь дышала в них.
Но в мире мне явилась дева рая,
Прелестная, как ангел красоты;
Венка из роз искала молодая,
И я сорвал заветные цветы.
И мне в венке цветы ещё казались
На радостном челе красивее, свежей;
Как хорошо, как мило соплетались
С душистою волной каштановых кудрей!
И заодно они цвели с девицей!
Среди подруг, средь плясок и пиров,
В венке из роз она была царицей,
Вокруг её вилась и радость и любовь.
В её очах веселье, жизни пламень,
Ей счастье долгое сулил, казалось, рок.
И где ж она?.. В погосте белый камень,
На камне – роз моих завянувший венок.
И. Мятлев «Розы», 1834 г.
Автор этого стихотворения Иван Петрович Мятлев прожил всего 48 лет (1796-1844). За десять лет до смерти он написал стихотворение, в котором сумел выразить и глубину возвышенных чувств, и трагедию обманутой судьбы, и рано ушедшую любовь, оставившую лишь печальный образ кладбищенского холода. Автору едва исполнилось 17 лет, когда он стал участником кампании 1813-1814 годов заграничного похода русских войск против Франции. Разочарование, видимо, было колоссальным, если уже в 20 лет он выходит в отставку и связывает свою жизнь со службой в министерстве финансов вплоть до 1836 года. Много времени находится за границей, но цивилизованная Европа не смогла заменить Россию. Он возвращается в Петербург, где и похоронен. Его поэтическое наследие и невелико, и неравноценно. К.Р. очень ценил его элегию «Розы». Элегические традиции сильны в поэзии XIX века. Здесь налицо сопряжение традиционных образов с перипетиями собственной судьбы. Бесстрастное название «Розы» скрывает историю бурных чувств, любовных всплесков и потрясений. Перед нами полное совпадение судьбы поэта с судьбой лирического героя, с его разочарованием от мира фальшивых страстей (как тут не вспомнить ещё и Ивана Бунина, его «Осеннюю розу» и «Митину любовь»!)
В стихах Мятлева два мира. После двух строф третья начинается с категорического «НО». Первый мир – это сад, где всё дышит чистотою помыслов. Второй – это мир, куда из рая уже была изгнана тщеславная дева, мечтающая о венке царицы. Ведь именно роза – царица цветов. Герой срывает цветы. Была ли предпосылка к заблуждению у героя? Была. Глагол «прельщали» включает разные значения: манили, искушали, уводили от истины – проще обманывали. Прельщать – миссия Сатаны. В третьей строфе «прелестная дева» ‒ образ обмана утверждается. В четвёртой строфе искушение держит самого героя: ему чудится, что розы в венке «красивее, свежее», чем на клумбе в саду. Круговерть чувств, в которую попала девица, казавшаяся герою идеальной, погубила её и обездолила героя. Интересно слово «девица». Оно имеет омографическую форму «девица». Красна девица в народном творчестве олицетворение женского начала: нежного, высокого, чистого, скромного. А вот в звучании «девица» слышится что-то от вульгарного, пошлого, сомнительного. К тому же она среди пиров, плясок. Царицей же считалось лишь потому, что была в венке из роз. У автора всё в прошедшем времени: были, прельщали, молил, берёг, лелеял, расцветала… Расцветала ли? Или лишь казалось?
Расцветала и дышала лишь в обманутом воображении героя. Он же не осуждает возлюбленную деву, не рвёт душу читателю. Он смиренно констатирует факт. Никто не виноват, что дева не оценила первозданных чувств, что её одолели соблазны: не цветок, а его вид, но зато в венке, ей оказался дороже и важней. Что же таилось в его заветных цветах? Каковы заветы? Любовь надо ценить, а верность хранить. И всего-то! В последней строфе тщету чего-то другого подчёркивает оксюморон: счастье – рок! Рок неумолим: деве всё пришлось отдать за ошибку: веселье, радость, любовь, но главная утрата – «жизни пламень». И вот итог: «на камне роз моих завянувший венок». Удивительное причастие «завянувший» ‒ от глагола завянуть – что сделать? то есть в будущем, но у образа, созданного Мятлевым, будущего нет. Герой не собирается носить сюда живые цветы. Всё кончено…
Если бы поэт Иван Мятлев написал только это, он и тогда обеспечил себе уважение и интерес собратьев по перу. Почти 200 лет его элегия будит воображение и раздумья о смысле бытия.
Как хороши, как свежи были розы…
Очень часто, услышав эту строку, читатели говорят: «Тургенев». Они правы только отчасти: он сказал её в 1879 году, спустя 45 лет после Мятлева. Тогда он писал свои стихотворения в прозе, дав им общее название «Силентиум – Старческое».
«Где-то, когда-то, давно-давно тому назад, я прочёл одно стихотворение. Оно скоро позабылось мною… но первый стих остался у меня в памяти:
Как хороши, как свежи были розы…
Теперь зима; мороз запушил стёкла окон; в тёмный комнате горит одна свеча. Я сижу, забившись в угол, а в голове всё звенит да звенит:
Как хороши, как свежи были розы…
И вижу я себя перед низким окном загородного русского дома. Летний вечер тихо тает и переходит в ночь, в тёплом воздухе пахнет резедой и липой; а на окне, опершись на выпрямленную руку и склонив голову к плечу, сидит девушка – и безмолвно и пристально смотрит на небо, как бы выжидая появления первых звёзд. Как простодушно-вдохновенны задумчивые глаза, как трогательно-невинны раскрытые вопрошающие губы, как ровно дышит ещё не вполне расцветшая, ещё ничем не взволнованная грудь, как чист и нежен облик юного лица! Я не дерзаю заговорить с нею – но как она мне дорога, как бьётся моё сердце!
Как хороши, как свежи были розы…
А в комнате всё темней да темней… Нагоревшая свеча трещит, беглые тени колеблются на низком потолке, мороз скрипит и злится за стеною – и чудится скучный, старческий шёпот…
Как хороши, как свежи были розы…
Встают передо мною другие образы… Слышится весёлый шум семейной деревенской жизни. Две русые головки, прислонясь друг к дружке, бойко смотрят на меня своими светлыми глазками, алые щёки трепещут сдержанным смехом, руки ласково сплелись, вперебивку звучат молодые, добрые голоса; а немного подальше, в глубине уютной комнаты, другие, тоже молодые руки бегают, путаясь пальцами, по клавишам старенького пианино – и ланнеровский вальс не может заглушить воркотню патриархального самовара…
Как хороши, как свежи были розы…
Свеча меркнет и гаснет… Кто это кашляет там так хрипло и глухо? Свернувшись в калачик, жмётся и вздрагивает у моих ног старый пёс, мой единственный товарищ… Мне холодно… Я зябну… И все они умерли… умерли…
Как хороши, как свежи были розы…»
Стихотворение в прозе Ивана Тургенева построено на контрасте: было-есть; молодость-старость; семья-одиночество; биение жизни – угасание жизни. Трижды возникает образ прошедшего и трижды настоящего. Стихотворение – это расстояние длиною в жизнь, отделяющее лирического героя от того далёкого дня, когда прочёл чьё-то стихотворение и когда осталась в памяти только одна строка. Но это волшебная строка: она даёт нам почувствовать, что старость – это лишь внешняя человеческая оболочка. Она не может победить в человеке его юной, энергичной сути. Человека питает мир воспоминаний. И даже если это грустный мир, он свидетельствует о силе испытанных когда-то чувств. И.С. Тургенев соединил разные этапы воспоминаний, и получилась вся жизнь: наивная мечтательная девушка и любовно смотрящий на неё герой; семья, дети, уют вечернего чаепития, летний вечер, запахи цветов, музыка… Потом другое: звуки только чудятся, шёпот, кашель, темень, тени, старый пёс, всё без движений. Старость холодна. Играет контраст: чем ярче воспоминания, тем острее чувство одиночества, всё холоднее на душе от того, что всё осталось в прошлом. Последовательно, но без истерики нагнетается ощущение приближающегося конца: если вначале мороз так красиво запушил стёкла окон, то потом он лишь злится за стеною; вначале свеча ярко горит в комнате, создавая уют, то конце она гаснет и наступает темнота.
(Кстати, о свече: все мы знаем пастернаковские строки:
Мело, мело по всей земле
Во все пределы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
Но ещё 15 августа 1885 года этот образ в поэзии создал К.Р.:
Смеркалось, мы в саду сидели,
Свеча горела на столе…)
Однако вернёмся к Тургеневу. Не стоит забывать о трагической участи этого художника слова: он прожил жизнь на краю чужого гнезда и был фантастически одинок всегда. И старость тут ни при чём!
Стихотворения Мятлева и Тургенева я соединила из-за строчки-рефрена «Как хороши, как свежи были розы…» Но стихи эти очень разные по наполнению чувств и философских раздумий. А вот другое стихотворение Тургенева «Роза» по духу чисто «мятлевское». И что удивительно: оно словно рассказывает нам подробности того, что могло произойти с героиней после того как заветная роза сорвана и открылся путь к могиле.
Роза
Последние дни августа… Осень уже наступала.
Солнце садилось. Внезапный порывистый ливень, без грому и молний, только что промчался над нашей широкой равниной. Сад перед домом горел и дымился, весь залитый пожаром зари и потоком дождя.
Она сидела за столом в гостиной и с упорной задумчивостью глядела в сад сквозь полураскрытую дверь. Я знал, что совершалось тогда в её душе; я знал, что после недолгой, хотя и мучительной, борьбы она в этот самый миг отдавалась чувству, с которым уже не могла более сладить.
Вдруг она поднялась, проворно вышла в сад и скрылась. Пробил час, пробил другой; она не возвращалась. Тогда я встал и, выйдя из дому, отправился по аллее, по которой – я в том не сомневался – пошла и она.
Всё потемнело вокруг; ночь уже надвинулась. Но на сыром песку дорожки, ярко алея даже сквозь разлитую мглу, виднелся кругловатый предмет… Я наклонился… То была молодая, чуть распустившаяся роза. Два часа тому назад я видел эту самую розу на её груди. Я бережно поднял упавший в грязь цветок и, вернувшись в гостиную, положил его на стол, перед её креслом.
Вот и она вернулась наконец – и, лёгкими шагами пройдя в комнату, села за стол. Её лицо и побледнело, и ожило; быстро, с весёлым смущением бегали по сторонам опущенные, как бы уменьшенные глаза.
Она увидела розу, схватила её, взглянула на её измятые, запачканные лепестки, взглянула на меня – и глаза её, внезапно остановившись, засияли слезами.
–О чём вы плачете? – спросил я.
–Да вот об этой розе. Посмотрите, что с ней сталось.
Тут я вздумал выказать глубокомыслие.
–Ваши слёзы смоют эту грязь, – промолвил я со значительным выраженьем.
–Слёзы не моют, слёзы жгут, – ответила она и, обернувшись к камину, бросила цветок в умиравшее пламя.
–Огонь сожжёт ещё лучше слёз, – воскликнула она не без удали, – и прекрасные глаза, ещё блестевшие от слёз, засмеялись дерзостно и счастливо.
Я понял, что и она была сожжена.
1878 г. апрель
Мы говорили с вами сегодня о мире большой литературы, а читаем малый жанр. Большое не определяется объёмом, большое определяется смыслом, мастерством, провидением. Ни один ищущий мастер не дрогнет перед подавляющими авторитетами. Пессимистическим настроениям Мятлева и Тургенева К.Р. предлагает совсем иное восприятие мира. Не зря его называют зачинателем религиозного Ренессанса в России. Ренессанс = возрождение. Эпоха расцвета наук и искусств. Как Президент Академии он стоял у руля. И его зажигающая энергия не могла не зажигать современников. Традиция описывать розу стихами жила среди образованных людей ещё со времён лицеиста Пушкина. Именно в лицее учили не просто поэтическому экспромту, но учили подмечать суть предмета и его место в человеческих страстях, порывах и поисках. Конечно, царица цветов не могла не оказаться в центре всеобщего внимания.
9 декабря 1886 года, готовясь к состязанию «Измайловских Досугов» на тему из «Стихотворений в прозе» И.С. Тургенева, К.Р. написал стихотворение «Розы».
Во дни надежды молодой,
Во дни безоблачной лазури
Нам незнакомы были бури, —
Беспечны были мы с тобой.
Для нас цветы благоухали,
Луна сияла только нам,
Лишь мне с тобою по ночам
Пел соловей свои печали.
— В те беззаботные года
Не знали мы житейской прозы:
Как хороши тогда,
Как свежи были розы!
То время минуло давно…
–Изведав беды и печали,
Мы много скорби повстречали;
Но унывать, мой друг, грешно:
Взгляни, как Божий мир прекрасен;
Небесный свод глубок и чист,
Наш сад так зелен и душист,
И тёплый день и тих и ясен.
Пахнул в растворенную дверь;
В цветах росы сияют слёзы…
Как хороши теперь,
Как свежи эти розы!
За всё, что выстрадали мы,
Поверь, воздастся нам сторицей,
Дни пронесутся вереницей,
И после сумрачной зимы
Опять в расцветшие долины
Слетит счастливая весна;
Засветит кроткая луна;
Польётся рокот соловьиный,
И отдохнём мы от труда,
Вернутся радости и грёзы;
Как хороши тогда,
Как свежи будут розы!
После томительно гнетущей скорби как счастливо услышать философию оптимиста, погрузиться в пушкинскую «светлую печаль». Мир так устроен: одно поколение сменяет другое:
«И наши внуки в добрый час
Из мира вытеснят и нас».
А.П.
Так было всегда. Это надо понимать и принимать с благодарностью. Ритмика стихов К.Р. начисто меняет строку Мятлева и Тургенева. У него тоже есть временные пласты. Сначала идут «дни надежды молодой», «дни безоблачной лазури», когда всё только для юных: луна сияла, пел соловей. И хоть он пел печали, юное восприятие мира беспечно. Это и есть счастье молодости! Второй пласт после «давно минувшего». Вот тут-то и зарождается уныние. Но почему? Поэт протестует. Ведь мир всё так же прекрасен. Великолепный оксюморон: «в цветах росы сияют слёзы» – тут К.Р. и Тургенев совпали. Конечно, теперь невозможно быть беспечным, слишком много встретилось скорби. Но уныние – грех. Божий мир не содержит унылого. Унылое создаётся внутренним видением человека. Значит, это состояние внутри себя надо учиться контролировать.
Поверь, воздастся нам сторицей…
Слетит счастливая весна.
Перед нами поэт самого гуманного восприятия жизни. Мятлевско-тургеневский рефрен он использует философски точно в первой строфе
Как хороши тогда, как свежи были розы!..
Во второй строфе
Как хороши теперь, как свежи эти розы!..
В третьей строфе
Как хороши тогда, как свежи будут розы!..
Тогда – были, теперь, тогда – будут. И никакого многоточия – только восклицательные знаки. Всё устремлено в будущее. Там всё будет прекрасно.
А что же ждало Константина Романова в том будущем? Что ждало его соотечественников? Последователей? Эстафету подхватил «король поэтов». От «К. Р.»-овской строки «Вернутся радости и грёзы» оттолкнулся Игорь Северянин, задумав поэтический медальон «Классические розы». К сожалению, К.Р. уже не мог порадоваться за собрата по перу. Стихи появились в 1925 году, спустя десять лет после смерти К.Р. Они вполне могут быть своеобразным венком на его могилу. Попранная классика, уничтожение истинных талантов во имя фальшивых апломбов – это новое время, которое зацепило и нас. И вот перед нами поэтическая бравада символиста и горькая насмешка над последней строкой в стихотворении К.Р.
В те времена, когда роились грёзы
В сердцах людей прозрачны и ясны,
Как хороши, как свежи были розы
Моей любви, и славы, и весны!
Прошли лета, и всюду льются слёзы…
Нет ни страны, ни тех, кто жил в стране…
Как хороши, как свежи были розы
Воспоминаний о минувшем дне!
Но дни идут – уже стихают грозы.
Вернуться в дом Россия ищет троп…
Как хорошо, как свежи будут розы,
Моей страной мне брошенные в гроб!
Грубое «брошенные» Но ведь даже этого не случилось. Поэт умер в вынужденной эмиграции и похоронен в всегда чуждой нам эстонской земле. Розы ему никто из нас не принесёт. Впрочем, а вдруг?!
Какая мощная, великая, пророческая строка:
Вернуться в дом Россия ищет троп…
Искали тогда, в 25-м, ищем и сегодня. Потерянное вернуть трудно и не всегда возможно. Игорь Северянин замкнул круг: У Мятлева розы на кладбищенской плите, у Северянина – в гробу. От мира несчастной любви, заблудшей души мы пришли к судьбе нации, страны, известному противостоянию человека и власти, таланта и толпы. Тщетная суета жизни обрекает на забвение, но не тех, кто воспел силу человеческих чувств. 200, 100 лет прошло, может чуть меньше, а мы их читаем, помним, сопереживаем.
Это большая радость идти по авторской цепочке от одного образа к другому. Это даёт неоспоримое чувство понимания: все мы в одной связке. Только у каждого в этой цепочке своё место и время. Я желаю вам бесконечного путешествия в мире русской поэзии.
Симакова Елена,
ведущий библиотекарь
центральной библиотеки МУК «Волоколамская ЦБС»,
Московская область, г. Волоколамск
Взойдет заря над полем брани
Современная война в русской поэзии : в 2 вып. / [сост.] Б. Глинский. – Пг. : тип. т-ва А.С. Суворина, 1915. – [Вып. 1] : [Славянство ; Галицкая Русь ; Польша ; Война ; Родина ; Казаки ; Герои ; Мать ; Сестра милосердия ; Англия ; Бельгия ; Франция ; Враги ; Юмор и сатира ; Народное творчество]. – XIV, 276 с. ; [Вып. 2] : Сказания и думы ; Военные песни ; Война ; Сестра милосердия ; Сатира и юмор ; Частушки ; Италия]. – XIV, 252 с.
Никогда в России музы не молчали, когда говорили пушки. Однако Первая мировая война долгое время оставалась войной неизученной, замалчиваемой, неизвестной. Поэзия и проза военных лет оставались «белым пятном» в истории русской литературы. Почти все столетие военную лирику поры Первой мировой определяли как «ура-барабанную», «милитаристскую», «казенно-патриотическую», а то и «пропитанную националистическим или шовинистическим угаром».
Уже в самом начале войны стали выходить различного рода альманахи, где публиковали свои стихи малоизвестные и популярные поэты современности. Уже одно из первых изданий – «Современная война в русской поэзии», составленное Борисом Борисовичем Глинским, давало возможность судить о том, что же представляла собой военная лирика того времени.
Антология вышла ровно столетие назад, в 1915, была издана с благотворительной целью, обозначенной в подзаголовках: «На помощь Польше» и «На помощь Сербии и Черногории», и состояла из двух выпусков.
В предисловии от составителя сказано: «Настоящий сборник произведений русских поэтов обнимает собою только часть того, что было ими написано в течение трёх месяцев от начала современной войны… Составитель, имея перед собою обширный материал современного поэтического военного творчества, взял из него, как ему казалось, только самое характерное, причём его внимание остановили на себе не только произведения уже известных «признанных» поэтов, но и начинающих, молодых, маловедомых, чьи писания находили себе место по преимуществу на страницах провинциальных изданий.
В интересах справочных весь материал разбит на отделы, согласно внутреннему содержанию стихов и разработанной темы».
Итак, антология включает стихи поэтов, среди которых Анна Ахматова, Александр Блок, Валерий Брюсов, Зинаида Гиппиус, Сергей Городецкий, Дон-Аминадо, Георгий Иванов, Михаил Кузмин, Фёдор Сологуб, Игорь Северянин, Надежда Тэффи, Татьяна Щепкина-Куперник.
Поэтические произведения сгруппированы в следующих разделах сборника: «Славянство», «Война», «Родина», «Мать», «Сестра милосердия», «Галицкая Русь», «Польша», «Бельгия», «Англия», «Франция», «Казаки», «Герои», «Сказания и думы», «Военные песни».
Главнейшие темы антологии – родина, мать, милосердие, сострадание к воинам, находящимся на полях сражений, к раненым и пленным, странам-сёстрам, попавшим в беду или находившимся под угрозой оккупации.
Россия всегда выступает в роли миротворицы, поражает перекличка ряда произведений с сегодняшним непростым временем.
Вот лишь несколько строк:
…Мы вместе, дружною семьёю,
Посеем правду на земле
И будем жить одною душою
В Варшаве, Праге и в Кремле.
(Александр Бахирев)
…На нас грядет многовековый
Непримиримый алчный враг…
(Николай Хвостов)
Вся израненная, Польша,
Утопаешь ты в крови,
Но не бойся, есть в России
Много силы и любви…
(Татьяна Щепкина-Куперник)
Среди прочих тем занимает авторов жертвенность представителей царской фамилии и их роль в подъеме духа русских воинов, идущих на смерть. Так, очень трогают стихи Александра Мейснера «Называйте сестрой, не высочеством!..», посвящённые великой княгине Ольге Александровне. Оно заканчивается так:
…Лазарет… Но два мира в нем сближены
В вихре бранных, воинственных дней…
Мудрено, если жертва от хижины,
Но любовь от палат мудреней.
Конечно, поэты российские не могли не откликнуться на смерть князя Олега. В первый выпуск включено стихотворение Владимира Жуковского «Памяти князя Олега Константиновича».
Баллада «В Павловском парке» Изабеллы Гриневской посвящена светлой памяти Олега Константиновича и помещена во втором выпуске сборника «Современная война в русской поэзии».
Вот она:
1.
Что в парке случилось? Пришёл он в смятенье!..
Что слышит он, что? Иль ночные виденья
В нём встали в предутренний час?
Ему возвещают воздушные птицы,
Тревожно слетевшись с далёкой границы:
«Твой юноша белый угас!»
2.
Не верит молве он: но ветер, как птицы –
В тот час прилетевший с далекой границы
Рыдает, по ветвям несясь:
«Вы, ели и сосны, берёзы и клёны», он молвит:
«Развейте вокруг ваши стоны,
Ваш юноша белый угас!».
3.
Не верит парк старый. Но тучи с границы,
Как ветер печальный, как вестники-птицы,
Над парком горой громоздясь, –
Промолвили тихо, протяжно, уныло:
«Твой юноша белый угас».
4.
Не верит молве он. В тоске без границы,
Как дуб величавый, отец бледнолицый
Льёт слёзы из горестных глаз…
И молвит: «сраженный во время злой битвы,
Угас он со словом прощенья, молитвы
За край свой, деревья, за вас…»
5.
И вздрогнул весь парк от границы к границе,
И ветер, и тучи, деревья и птицы –
Слилися в тоскующий глас…
Без ропота к небу за кривду, обиду
Запели всем хором они Панихиду:
«Олег… наш… раб Божий угас»…
6.
«Олег» тут запели с небес серафимы…
У грани зардевшейся тучи, чуть зримый,
Над парком любимым склонясь,
Внимал чистым звукам Олег бестелесный,
Он, юноша белый с улыбкой небесной,
Что голубем белым угас.
Автор баллады – Изабелла Аркадьевна Гриневская – драматург, прозаик, поэтесса, переводчица, критик; годы жизни – 1864 – 1942 (умерла в блокадном Ленинграде от голода).
Первый выпуск сборника доступен, он выложен в интернете.
Издание, несомненно, достойно внимания. Стихи, в нём опубликованные, будучи по сути продуктом литературного труда, являются также полноправной частью истории Первой мировой войны.
Историко-краеведческий клуб «Пехорка»,
Московская область,
г. Железнодорожный
Поэтесса Лидия Кологривова – современница К.Р.
Сегодня стихотворное наследие поэтессы Лидии Кологривовой получило второе рождение. Работа проделана огромная. И результат её впечатляет: прекрасно изданный том стихов, в котором представленны и гражданская патриотическая тема, и духовная, и лирическая. В этой статье использованы материалы из вступления к изданию, подготовленного Евгением Ильичём Тихомировым и заметки Нины Ивановны Акатьевой, опубликованной в «Православном вестнике храма Святителя Николая в селе Новый Милет».
Родилась Лидия Александровна в Санкт-Петербурге в 1872(?) году.
Отцом её был Александр Иванович Казаков, но воспитывал девочку второй муж её матери Людмилы Михайловны князь Сергей Александрович Ухтомский – участник Отечественной войны 1812 года, поэтому в девичестве она носила фамилию Ухтомская.
Лидия получила образцовое воспитание и всестороннее дворянское образование.
Замуж она вышла за учёного-историка, сотрудника Императорского Санкт-Петербургского Археологического института Сергея Николаевича Кологривова, который так же, как и Лидия, был убеждённым монархистом, членом ряда московских патриотических организаций.
В этой среде Лидия Александровна получила известность своими стихотворениями, без которых не обходился практически ни один монархический вечер. Впервые её стихи вышли в сборнике трех поэтесс в 1902 году и получили хорошие отзывы, а в 1903-м Лидия Александровна выпустила уже свой авторский сборник стихов.
В 1903-1904 годах Кологривова сотрудничала в журнале «Вестник Европы», а с 1905 года стала постоянной сотрудницей ведущей правой газеты «Московские ведомости», где по субботам и воскресеньям печатались её стихотворные отклики на текущие исторические события.
В годы Русско-японской войны и революционной смуты 1905-1907 годов появляется целый цикл стихов, посвящённый защите исконных ценностей России – Православия, Самодержавия и Русской Народности, обличающих лживость революционной идеологии. Но особую любовь русских патриотов-монархистов заслужило стихотворение «Русь идёт!», впервые прочитанное Лидией Александровной 27 октября 1906 г. на открытии Лефортовского отдела Русской Монархической Партии. Это стихотворение достойно того, чтобы привести его целиком.
Довольно смута ликовала,
Глумясь над нами в час беды.
Довольно! Родина устала,
От нестроенья и вражды.
Рассеяв лживые обманы,
И отряхнув тяжёлый гнёт,
Чтоб залечить Отчизны раны,
В строю сомкнутом Русь идёт.
В борьбе коварной и неравной,
Изнемогал наш край родной,
В пыли был попран стяг державный,
Крамол мятежною пятой.
Но день настал, страна прозрела,
Пришёл к сознанию народ,
И кличь врагам кидает смело:
«Долой с дороги! Русь идёт!»
Идёт та Русь, что в дни былые,
Невзгоды вынося не раз,
Ярмо преемнику Батыя,
Сломить сумела в добрый час,
Русь отражавшая без страха
Племён враждующих налёт,
Донского Русь, Русь Мономаха,
И Русь Пожарского идёт.
На подвиг доблестный спасенья,
Ее Господь благословил,
Дал ей залогом одоленья
Живой прилив народных сил.
Хоругвь – её родное знамя,
И крест святой – её оплот,
Вперёд сомкнутыми рядами,
Неудержимо Русь идёт.
В историческом цикле стихов Лидии Александровны такие произведения как «Куликовская битва», «Ослябя и Пересвет», «Отрок Григорий» и многие другие. Особенность исторических баллад и небольших стихотворений Лидии Александровны – удивительная гармоничность сюжетов из родной старины, почти всегда переплетающихся с историей Русской Православной Церкви.
Религиозные, глубоко православные стихи, посвящённые библейским сюжетам и личным духовным переживаниям поэтессы так же можно выделить в отдельный цикл. Её «Молитва» не может не тронуть проникновенностью и откровением:
Перед тобой в эти дни покаяния,
Низко поникнув главой преклоненною,
В чистосердечном и полном признании
Я обнажаю всю душу смятенную.
Все недостойные помыслы скрытые,
Зависти тайной, стяжанья неправого,
Тёмные мысли, обиды открытые,
Злые намеренья сердца лукавого.
Чувства, иль веры чужой оскорбление,
Слово жестокое, действия гневные.
Не осуди – ниспошли мне прощение
И исцели мои раны душевные.
Да не погибну в мирском искушении,
Да не утрачу в нем веры спасительной,
И сокрушится на веки сомнение
Пред Твоей правдой и силой живительной.
Нередко перо Лидии Кологривовой служило и для художественной зарисовки фрагментов житий русских святых. Но любимым сюжетом духовной поэзии Лидии Александровны было Воскресение Христово.
Туман молочный таял за горою,
Восток алел зарею огневой,
Между садов извилистой тропою
Шли две Жены ко Гробу под скалой.
Сердца их были горестью объяты,
Печально сжаты скорбные уста,
Они несли елей и ароматы
К Могиле погребенного Христа.
Два дня прошло с тех пор, как со слезами,
Его внесли под тёмный мрачный свод
И белыми обвили пеленами,
Тяжёлым камнем завалили вход.
Всего два дня, как землю Он покинул,
И на Кресте в страданиях почил.
Их цель близка… но кто же камень сдвинул?
Гробницу мирную, кто тайно отворил?
Куда сокрыли прах Его священный?
На камне лишь оставив пелены
И горькою утратой незабвенной
Стоят они как громом сражены.
Но в волнах света ярких и лучистых
Пред ними ангел радостный предстал,
В сияньи светлом крыльев серебристых,
Небесный лик, склоняя, им сказал:
«Зачем средь мертвых ищете Живого?
Не помните-ль Им сказанных словес?
Он обещал из мрака гробового
На третий день воскреснуть – и воскрес».
Не менее трогательна и лирика Лидии Александровны, полная светлой грусти и, опять-таки, строго выдержанная в истинно православном духе.
В час, когда нет богослуженья,
Люблю входить под сень церквей,
Утихло людное движенье,
И шум шагов, и скрип дверей,
Паникадила не сверкают,
Безмолвен полутемный храм,
Лишь разноцветные мерцают
Лампады тихо по стенам.
И перед чтимою иконой,
Искрясь в игре цветных камней
На светлой ризе золочёной
Пылает яркий круг свечей.
Царит покой – тревоги света
Остались где-то далеко,
Душа надеждою согрета,
Молиться сладко и легко.
Или стихотворение «Свирель»:
Я люблю задумчивой свирели
Нежный голос в тишине полей,
Её лёгкой полу-грустной трели
В ближней роще вторит соловей.
Звуки льются мягко и красиво,
То капризно плачут как дитя,
То, как будто, ластятся игриво,
И смеются весело, шутя.
Не поют они о гордой власти,
Не зовут на подвиг боевой,
Не дрожат в порыве бурной страсти,
Не рыдают жалобной мольбой,
Но манят они в края иные,
Где всегда привольно и светло
И звенят, как капли водяные
О прозрачно тонкое стекло.
В 1912 году вышел последний сборник поэтессы, хотя отдельные стихотворения продолжали публиковаться на страницах правой печати до самой её кончины. Умерла Лидия Александровна Кологривова 20 марта 1915 г. в возрасте 43 лет после тяжёлой болезни.
Она скончалась в Страстную пятницу в своем имении в селе Милет Богородицкого уезда Московской губернии. Была похоронена на второй день Пасхи.
Отпевал Кологривову видный монархический деятель, священномученик отец Иоанн (Восторгов). В прощальном слове у гроба он сказал, что Кологривова посвятила «своё перо, своё вдохновение не суете мира и не случайным, кратковременным интересам жизни, а тому, что называется интересами и вопросами высшего порядка. В век, когда перо литератора и даже поэта столь часто служит неверию и глумлению над верой, нравственностью, над Церковью, над высокими патриотическими чувствами, над подвигами верности, благородства и служения долгу; когда творчество (…) отдается воспеванию плоти, греха, позора, злобы, ненависти; когда слово поэтическое стало продажным (…) — слово ныне поминаемой поэтессы, Лидии Александровны Кологривовой, (…) руководствовалось началами вечности, посвящено было идеалам Высшей Истины, Добра, Красоты и Бесконечного…».
«Они [стихи Л. Кологривовой] (…) долго (…) будут напоминать родному русскому народу о возвышенных религиозных переживаниях русской женщины-поэта», – такую надежду выразил отец Иоанн.
Слова священномученика отца Иоанна сбылись, увы, только через сто лет.
Вначале читатель обрёл возможность познакомиться с талантливыми и – вот что удивительно – чрезвычайно современными сегодня стихами замечательной русской поэтессы Лидии Александровны Кологривовой в 2009 году благодаря изданию Леушинского подворья.
А в 2015 году, к 100-летию памяти поэтессы увидела свет самая полная книга её стихов, собранная и изданная усилиями краеведов города Железнодорожного под руководством историка, журналиста, подвижника Евгения Ильича Тихомирова. Он проделал титаническую работу, собирая из разрозненных изданий поэтическое наследие Лидии Кологривовой, тщательно устанавливая биографические факты. Низкий поклон за эти великие труды Евгению Ильичу и его помощникам.
Презентация книги состоялась 12 июня 2015 года в библиотеке села Новый Милет (так сейчас называется место, где находилась усадьба Кологривовых).
Были там и гости из села Осташёва. И не могли не отметить удивительную духовную связь между произведениями поэта К.Р. и стихами его современницы Лидии Кологривовой.
Эта связь и в патриотических воззрениях, и в глубокой православной вере, и в тонком лирическом чувствовании.
Предлагаю всем ощутить эту связь в романсах, написанных на стихи К.Р. Исполняет автор музыки, композитор Владимир Лазня, создавший череду романсов на стихи нашей героини Лидии Кологривовой.
По материалам статей
председателя историко-краеведческого клуба «Пехорка»
Евгения Ильича Тихомирова
и секретаря клуба «Пехорка» Нины Ивановны Акатьевой
подготовила журналист, писатель Светлана Куликова
РОМАНСЫ
Владимира Лазни на стихи К.Р.
Запорина Марина,
почетный гражданин Волоколамского района, краевед,
Московская область, Волоколамский район,
с. Осташёво
«…Тебе я передаю мою лиру» К.Р.
(о творчестве князя Владимира Палея)
«Забавно, как все люди остались в сущности верны себе: подлецы показали себя подлецами, трусы – трусами, храбрые – храбрыми. Растет, развивается хамство. Как поганое дерево, оно уже протягивает в разные стороны зловонные ветки и цепляется за всё окружающее…» – замечает в своём дневнике в июне 1917 года юный Владимир Палей – сын Великого князя Павла Александровича и княгини Палей.
Позже Владимир, не обманувшийся ни красными бантами, ни парящими над страной красными лозунгами о свободе, запишет в дневнике: «…Один священник царскосельский расстрелян, а два или три других арестованы. Это за служение молебнов во время боя и за устройство крестного хода по Царскому. Теперь я себе объясняю жуткий колокольный звон, до боли диссонировавший с ещё более жуткой канонадой. Голоса Добра и Зла. Но что может быть хуже расстрелов, служба церковная запрещена. Разве это не знамение времени?»
И в стихах:
«Мы докатились до предела,
Голгофы тень побеждена:Безумье миром овладело – О, как смеется сатана!…»
Великий князь Павел Александрович первым браком был женат на греческой принцессе Александре, мать которой – королева эллинов Ольга – была родной сестрой великого князя Константина Константиновича, замечательного и очень популярного в своё время поэта, печатавшегося под псевдонимом «К.Р.»
Принцесса Александра, ставшая в России великой княгиней Александрой Георгиевной, родила дочь Марию, а через год умерла при родах второго ребенка – Дмитрия. Трагедия произошла в подмосковном имении великого князя Сергея Александровича – старшего брата Павла Александровича.
После второго, морганатического брака Павла Александровича с Ольгой Валериановной Пистолькорс, урождённой Карнович, заключенного вопреки согласию императора, Сергей Александрович и его жена великая княгиня Елизавета Фёдоровна (сестра императрицы) стали опекунами Марии и Дмитрия.
Павел Александрович и Ольга Валериановна вынуждены были уехать во Францию. 28 декабря 1896 года у них родился сын Владимир, в 1903 – дочь Ирина, в 1905 – Наталья.
Это была удивительно счастливая семья. Любовь и радость сияли вокруг Владимира. «Нам хорошо вдвоём» – замечательное стихотворение, посвящённое родителям, передает те чувства, которые царили в семье великого князя.
В 1915 году – фамилия Палей с возведением в княжеское достоинство. С угасшим родом Палей, сыгравшим значительную роль в истории Сечи Запорожской, старый род Карновичей находился в некотором родстве.
Владимир жил во Франции до 16 лет. Значительная часть его юношеских тетрадей заполнена французскими стихами. Он был поэтом двуязычным, издание французского наследия Палея еще ждет своего часа.
Приехав в Россию в 1913 году, он поступает в Пажеский Его Величества корпус. В «Записках кирасира» князь Владимир Трубецкой писал: «…Это кастовое военно-учебное заведение накладывало на своих питомцев совсем особую печать утонченного благоприятия и хорошего тона <…>. В Пажеском корпусе специальным наукам отводилось должное место, и надо сознаться, что именно из пажей выходили, пожалуй, наиболее культурные офицеры русской армии <…>.»
В 1915 году Владимир был произведён в корнеты лейб-гвардии гусарского Его Величества полка.
Военная служба тяготила Владимира – он очень рано осознал свой путь в литературе, но о том, чтобы оставить армию, и не помышлял – тем более во время войны. Юный поэт пишет очень много, пробуя себя в самых различных жанрах. В России он особенно сблизился со своим двоюродным дядей великим князем Константином Константиновичем – К.Р., влияние которого, безусловно, ощущается в поэзии Палея. Иначе и быть не могло: Владимир был слишком молод, чтобы не подпасть под мощное поэтическое обаяние и авторитет своего дяди, прямого наследника поэтической традиции Пушкина, Фета, Майкова и Тютчева. Слова, сказанные о Константине Константиновиче его другом академиком Анатолием Федоровичем Кони, можно отнести и к творчеству самого Палея: «…Сладость и чистота слога, целомудренность пера сливалась у него с задушевностью и глубиной содержания…»
Но К.Р. всё же был сыном века ушедшего, волшебного XIX, в котором лира была особенно трепетна и нежна. Палей же принадлежал новому веку, и тем удивительнее его обращенность в прошлое, его верность лирическим традициям своих предшественников.
В 1916 году выходит первый сборник стихов Владимира Палея. В это время он находится на фронте – служит адъютантом у своего отца великого князя Павла Александровича – инспектора войск гвардии, генерал-адъютанта, генерала от кавалерии, командира гвардейского корпуса.
В дневнике 1917 года Владимир вспоминает: «…В марте я уехал в полк… В июне я получил корректуру, в августе приехала готовая книга и застала меня в штабе у папа, под аэропланными бомбами. Я был очень горд и даже всплакнул от волнения и радости…»
На книгу появилось несколько рецензий, автор одной – Ф. Батюшков – писал: «…Автор чужд новейших течений в поэзии; робко проступает эпиграф из Верлена; всего ближе он и по структуре стиха, и по настроению к поэзии К.Р. …Трудно предугадать дальнейшее развитие таланта, которому пока ещё чужды многие устремления духа и глубины души, но задатки есть, как свежие почки на молодой неокрепшей еще ветке. Они могут развернуться и окутать зеленью окрепший ствол».
Всё же странно, что рецензент не увидел «устремлений духа и глубин души» там, где они, безусловно, присутствуют. Уже в первом сборнике явлена душа поэта – в своей лирике он устремлен к божественным далям. Небеса, в их метафизическом смысле, столь же реальны в трепетном мире его поэзии, сколь и земля со всеми её искушениями… Воспевает ли он природу (у Палея – «природа – Божий храм»), пытается ли разобраться в собственных чувствах или поступках – во всём ощущается главное: точка отсчета – Господь. Это основа, на которой возникают самые различные сюжеты – даже нежные любовные строки постоянно перетекают в его лирике к истокам всякой любви – любви к Богу.
…Не плачь так горестно. Уляжется тревога, Щемящая тоска твою покинет грудь –
Поймёшь ты, чем сиял наш безотрадный путь,
И к Свету выведет нас тёмная дорога…
…Люблю тебя, томясь, волнуясь и рыдая,
В отрадном блеске дня, в безмолвии ночей,
О, фея юная, богиня молодая,
Люблю в тебе я жизнь, и Бога, и людей!
Лицо воина всё более отчетливо проступает в лирике Палея сквозь облик нежного влюбленного. Воин, идущий под знаменем Добра, обращенный сердцем ко Христу…
Огради меня, Боже, от вражеской пули
И дай мне быть сильным душой…
В моём сердце порывы добра не заснули,Я так молод ещё, что хочу, не хочу ли –
Но всюду, во всем я с Тобой……Но, коль Родины верным и преданным сыном Паду я в жестоком бою –
Дай рабу Твоему умереть христианином,
И пускай, уже чуждый страстям и кручинам,
Прославит он волю Твою…
Война, поднявшая дух патриотизма во всём народе, рождает и в творчестве Палея совершенно новый патриотический мотив. Он звучит торжественно и величаво, с чеканным ритмом:
…К народу вышел Государь.
И пред своим Вождём Державным
Толпа одним движеньем плавным
В одном стремленье пала ниц…
И миг сей, созданный толпою,
О Русь, останется одною
Из исторических страниц…
– или кротко и смиренно:
Себе я не молю ни мира, ни блаженства –
Что бедный мой удел пред честью всей страны!
А образ прекрасной дамы, нежной возлюбленной, «под аэропланными бомбами» окончательно затмевается светлым сиянием:
Сёстры милосердия, ангелы земные,
Добрые и кроткие, грустные немного,
Вы, бальзам пролившие на сердца больные,
Вы, подруги светлые, данные от Бога…
В некоторых военных стихотворениях Палея особенно очевидно влияние творчества К.Р. на своего юного племянника.
Спите, солдатики, спите, соколики…
Вам здесь простор и покой,
Благословила вас Дева Пречистая,
Миротворящей рукой…
Эти строки, обращенные блестящим князем к простому солдату, вызывают в памяти знаменитое стихотворение К.Р. «Умер бедняга! В больнице военной…», ставшее народной песней, звучавшей в России многие годы после гибели семьи Романовых.
Все сыновья Константина Константиновича, кроме самого младшего – еще ребёнка, ушли на фронт. В самом начале войны один из них – двадцатидвухлетний Олег – погиб. Последними словами его были: «Я счастлив, что кровь рода Романовых пролилась на этой войне». Эти предсмертные слова юного князя, тоже поэта, пушкиниста, передают иной, позабытый нами ныне образ мысли.
Однажды протоиерей Борис Старк рассказал о своём родственнике, морском офицере, который во время Цусимского боя отказался перейти в спасательную шлюпку, предназначавшуюся для спасения лишь офицеров. И ни один из них не покинул тонущий корабль – офицеры предпочли смерть вместе со всем экипажем. «Тогда честь была дороже, чем жизнь», – закончил свой рассказ отец Борис. Эти слова стали символом русского офицерства, к которому принадлежали князь Олег и князь Владимир. В той забытой России честь была дороже, чем жизнь, и исполнение этой заповеди не считалось геройством, а воспринималось как норма жизни, как следование заповедям «не убий», «не укради».
Палей долго работал над французским переводом драмы К.Р. «Царь Иудейский». Окончив перевод, он написал поэтическое посвящение, в котором отразились его искренняя любовь и восхищение автором. Чтение «Царя Иудейского» на французском языке состоялось в Павловске, во дворце великого князя Константина Константиновича. К.Р. был в восторге от перевода: он нашел его великолепным и, более того, единственно возможным, завещав иные не делать. «Володя, я чувствую, что больше писать не буду, чувствую, что умираю. Тебе я передаю мою лиру», – сказал великий князь, обняв Владимира. В тот же день он записал в дневнике: «Володя прочел 2-ю сцену III-го акта и весь IV-й. Передача мастерская <…> Местами я был растроган до слёз…»
Это чтение было как бы последним благословением поэта Владимира Палея дядей-поэтом. Через несколько недель К.Р. не стало.
Смерть К.Р. для Владимира была тяжким ударом. Он привык видеть в двоюродном дяде наставника, учителя, чьё мнение было для него крайне важным. После кончины великого князя Палей особенно сблизился с его другом академиком Анатолием Федоровичем Кони, который позже назвал юного поэта «надеждой русской литературы». В своих мемуарах Н. Я. Мандельштам утверждала, что Палей был знаком с Осипом Мандельштамом и неоднократно посещал Николая Гумилева.
Князь Владимир Палей принадлежал к поколению «золотой молодёжи» начала века, – блестящий, обаятельный, образованный молодой человек с безукоризненными манерами. Судьба дала ему всё – ум, красоту, талант и всеобщую любовь, но самый щедрый дар – это тонкая трепетная душа поэта.
Лучшие дома столицы почитали за честь его посещение… Князь Палей был светским и весёлым юношей. Но Господь постоянно присутствует в его душе. Его вера чиста, как вера ребёнка, целиком предавшегося в руки Отца и уповающего не столько на милость, сколько на мудрость Его. Крепко стоящий на земле, он постоянно мыслимым взором обращён к Небу. Лёгкие и радостные слова молитвы: «Всякое дыхание да хвалит Господа», – наиболее точно передают смысл и душу поэзии Палея:
Господь во всём, Господь везде:
Не только в ласковой звезде,
Не только в сладостных цветах,
Не только в радостных мечтах,
Но и во мраке нищеты,
В слепом испуге суеты,
Во всём, что больно и темно,
Что на страданье нам дано…
Господь в рыданье наших мук,
В безмолвной горечи разлук,
Достичь неведомой страны.
Где алым следом от гвоздей
Христос коснётся ран людей…
И оттого так бренна плоть,И оттого во всем – Господь.
В 1917 году Владимир ведет дневник – бесценное свидетельство тех страшных дней, который поражает зоркостью наблюдений и точностью предвидения… Девятнадцатилетний поэт понимает, что Россия вступила на путь анархии, он предчувствует, что это путь, ведущий к гибели. Но вера в Воскресение родины не покидает его.
В это время Владимира мучает не столько неопределенность собственной судьбы, сколько невозможность послужить на благо родины. Он пишет академику Кони: «…Мы переживаем ужасное время. Потрясены все основы государства, и хочется услышать Ваши мудрые слова – что делать? Как помочь? Как принести себя в жертву погибающей любимой родине?..»
В 1918 году выходит второй поэтический сборник Палея. Этот благоуханный цветок, расцветший в кровавом кошмаре революции, был последним, прощальным вздохом умирающей эпохи. (Третий, подготовленный к печати сборник так и не был издан).
Опять и опять Палей обращается к Богу, вверяя себя Его попечению. Немного умеряется восторг вдохновения, высший смысл бытия становится неизмеримо важнее.
…О, как прекрасна смерть! Не смутное забвенье И не покой один могильный без конца Сулит она в тиши, но – духа возрожденье…
Поэт словно неосознанно постоянно примеряет к себе смерть, примеривается к ней. «Любовь и смерть! Всю жизнь мы ждем их непрестанно…» – строка из афористичного двустишья. Видеть в многочисленных раздумьях юноши о смерти лишь изящный узор поэзии и игру воображения – недостаточно. Может быть, предчувствие собственной ранней гибели приходит к нему. Ведь всякий истинный поэт предчувствует Судьбу. Свою. Страны. Мира.
Владимир Палей пишет драматический этюд «Смерть Пушкина», взяв эпиграфом лермонтовские строки: «Погиб поэт, невольник чести…» Словно разрешая для себя вопрос: как мог поэт опуститься до морали толпы, гений – снизойти до жалкого чувства мести, делает вывод – Пушкин, поддавшись минутной слабости, не запятнал себя в главном:
ПУШКИН: …Да, я желал убить его тогда, Во что бы то ни стало уничтожить –
Но это всё прошло… Пойми, о друг,
Что если бы не я свалился первым,
Что если бы моя вонзилась пуля,Даря ему предсмертное забвенье, – Всё было б кончено – и я бы замер
С рукою, окровавленной навеки……Нет, лучше мне поэтом умереть,
Чем прозябать глухонемым убийцей!..
Вкладывая эти слова в уста умирающего Пушкина, Палей опять и опять примеривает смерть. И для него нет сомнений: «…Останься я и жив, и невредим, – моя исчезла бы навеки муза…» Как всегда, на весы становятся жизнь и честь, – и честь, безусловно, перевешивает. Эпиграф – ниточка, протянутая от Пушкина к Лермонтову, от Лермонтова к Палею, ибо «невольник чести» относится ко всем поэтам этого триптиха – и к младшему не менее, чем к старшему.
Глава петроградского ЧК Урицкий, проводя перепись членов дома Романовых, вызвал и князя Владимира. Он предложил ему подписать отречение от отца: так как Палей носил титул и фамилию матери, то мог избежать черного списка. Владимир был возмущен и, вернувшись домой, сказал матери: «Как он посмел предложить мне такое!»
Весной 1918 года князь Владимир, три сына Великого князя Константина Константиновича – князья Иоанн, Константин и Игорь Константиновичи и Великий князь Сергей Михайлович со своим секретарём Фёдором Ремезом были отправлены в ссылку – сначала в Вятку, потому в Екатеринбург, а потом в последнее место их заточения – в Алапаевск. В последнем письме матери из Екатеринбурга Владимир Палей описывает пасхальную заутреню в городском кафедральном соборе: «Я весь дрожал, а когда после крестного хода раздалось всё более и более громкое “Христос воскресе” и я невольно вспомнил заутрени в Париже и в Царском, стало так тяжело, как будто ангел, отваливший камень от Гроба Господня, свалил его на меня…»
В ссылке к князьям присоединилась высланная из Москвы великая княгиня Елизавета Фёдоровна, настоятельница Марфо-Мариинской обители милосердия, со своей келейницей Варварой Яковлевой.
В Алапаевске в Напольной школе были отведены три большие и одна маленькая. Князь Владимир жил в одной комнате с великим князем Сергеем Михайловичем и его секретарём. Работали в огороде, благоустроили запущенный школьный двор, сажали цветы. Ходили в церковь. Потом это утешение было у них отнято…
Жили все во взаимной любви и терпении. Князь Владимир очень сдружился с «дядей Серёжей» – так он называл в письмах к матери Великого князя Сергея Михайловича, и с «тётей Эллой». Возникла крепкая духовная связь. Время, проведённое вместе в стенах Напольной школы, раскрыло сердца узников. Мир и любовь царили в этом скорбном доме. Каждый вечер все собирались вместе в комнате Елизаветы Фёдоровны, и она читала молитвы попеременно с князем Иоанном Константиновичем. Это был своеобразный монастырь, где литургию совершали ангелы, а престол Господень был в сердце каждого обреченного. Здесь не царило уныние, – но лишь кротость, любовь друг к другу, прощение и прощание со всеми земными привязанностями.
В конце июня у заключённых были отобраны личные вещи и деньги, а всякие прогулки были запрещены.
В ночь на 18 июля узников разбудили и повезли на заброшенный железный рудник, находившийся в 18 километрах от Алапаевска. Одна из шахт рудника, Нижняя Селимская, была шестидесяти метров глубиной. Чекисты с площадной бранью стали сбрасывать туда свои жертвы, безжалостно избивая их прикладами. Первой столкнули Великую княгиню Елизавету Фёдоровну. Она громко молилась и крестилась, говоря: «Господи, прости им, ибо не знают, что делают»… Все мученики были сброшены в шахту живыми, кроме великого князя Сергея Михайловича, который в последний момент стал бороться с палачами и был убит выстрелом в голову.
Сбросив всех мучеников в шахту, чекисты стали закидывать ее гранатами.
Постоянно обращённый в своем творчестве и помыслах к небесам, князь Владимир Палей встретил свою смерть глубоко под землёй… Отдав себя на волю Божию… Ещё будучи окружённым домашним теплом, в любви и славе, – он прошёл самые страшные горнила мученической кончины… Ему исполнился только 21 год…
Это зверское убийство стало третьим актом чудовищной кровавой драмы, разыгранной большевиками на Урале в 1918 году.
Вскоре Алапаевск был занят войсками Колчака. Тела мучеников были подняты со дня шахты, состоялось расследование преступления…
Лишь к апрелю 1920 года гробы с телами князей – через восточную часть бушующей России – были привезены в Пекин в Русскую духовную миссию и захоронены в склепе у Свято-Серафимовского храма.
Знаменательно, что произведения Владимира Палея вернулись к российскому читателю.
По материалам предисловия Татьяны Александровой
к книге «Князь Владимир Палей Поэзия. Проза. Дневники»
Князь Владимир Палей Поэзия Проза. Дневники» Москва: Альма Матер, 1996. — 416 с. Составители Татьяна Александрова, канд. ист. наук Любовь Тютюнник, Предисловие Татьяна Александрова, Художник Сергей Маковецкий.
Лыкова Людмила,
главный специалист РГАСПИ,
г. Москва
Там ангелы поют
События, связанные с пребыванием князей Дома Романовых в г. Алапаевске, начинаются 20 мая 1918 года. Решением Уральского облсовета были переведены из Вятки сестра Императрицы Великая княгиня Елизавета Фёдоровна, Великий князь Сергей Михайлович, со своим супругом Иоанном Константиновичем прибыла Елена Сербская… Сергея Михайловича сопровождал управляющий его делами Ф. С. Ремез, Елизавету Фёдоровну – сёстры Марфо-Мариинской обители Яковлева и Янышева. Сюда же из вятской ссылки привезли князей императорской крови Константина Константиновича (младшего), Игоря Константиновича и Владимира Палея. Алапаевский исполком подобрал для прибывших арестованных помещение в так называемой Напольной школе (Алапаевский Совет возглавлял Г. П. Абрамов, комиссаром юстиции был Е.А. Соловьев), в ней и расположились прибывшие князья и их охрана. Елизавете Фёдоровне крестьяне Нейво-Алапаевской волости Верхотурского уезда преподнесли вышитую скатерть. На пятый день Ф. С. Ремез с разрешения военкома А. С. Павлова нанял кухарку А. С. Кривову.
В ночь с 17 на 18 июля 1918 года узники Напольной школы – исчезли.
Утром по Алапаевску были расклеены объявления, заготовленные в 2 часа ночи, в которых сообщалось о том, что князья были похищены бандой белогвардейцев. 26 июля газета «Известия» Пермского губернского исполкома сообщила: «Алапаевский Исполком сообщает из Екатеринбурга о нападении утром 18 июля неизвестной банды на помещение, где содержались под стражей бывшие Великие князья…» Далее были перечислены пятеро ссыльных и заканчивалось сообщение словами: «Несмотря на сопротивление стражи, князья были похищены. Есть жертвы с обеих сторон. Поиски ведутся. Председатель Областного совета Белобородов». Текст сообщения соответствовал телеграмме № 4853, отправленной Белобородовым в 18 часов 30 минут 18 июля 1918 года из Екатеринбурга в четыре адреса: в Москву (Совнарком) и председателю ЦИК Свердлову, в Петроград – Зиновьеву и Урицкому.
Мистификация с побегом была ясна и самим красноармейцам. Позднее один из них, Я. Насонов, расскажет на допросе в Алапаевске: «Часу в третьем ночи на 18 июля у нас в казарме подняли тревогу: наступают белогвардейцы. Мы наскоро собрались, оделись, вооружились. Нас повели к Напольной школе и близ неё рассыпали цепью. В цепи мы пролежали с полчаса, а затем мы подошли к самой школе. Никакого врага мы не видели и стрельбы не производили. Комиссар Смольников стоял на крыше школы, матерился и говорил нам: «Товарищи, теперь попадет нам от Уральского областного совета за то, что князьям удалось бежать: их белогвардейцы увезли на аэроплане…»
Но по городу упорно распространялись слухи, что объявления Совдепа – грубый обман, что князья никуда и не думали бежать, а насильно были связаны и увезены на 14 парах лошадей «советскими» и живыми брошены в какую-то шахту, что перестрелка – комедия, которую разыграли «красные», стреляя в воздух и окна училища, что «убитый белогвардеец» есть неопознанный труп, ранее лежавший в мертвецкой…
Слухи основывались на том, что как раз в ту ночь караул красногвардейцев был сменен «партийными», а один крестьянин, притаившийся в лесу, видел, как большевики везли князей по дороге, ведущей в Верхне-Синячихинский завод.
Слухи были противоречивыми, но сходились в одном: князья в какой-то шахте, где-то около Верхне-Синячихинского завода.
В августе властями была назначена продажа вещей «без вести пропавших» Великих князей…
28 сентября 1918 года западная колонна четвертой стрелковой дивизии Сибирских войск заняла Алапаевск. Сразу же началось формирование милиции. Начальник районной милиции штабс-капитан Шмаков приказал старшему милиционеру Т. Мальшикову разыскать тела убитых родственников Николая Романова, слухи о гибели которых утвердились среди жителей города.
Нить для поиска была дана свидетельницей, кухаркой Кривовой, готовившей узникам еду.
«Не могу сказать с уверенностью, какого именно числа июля месяца, но думаю, что не ранее 10 — 11-го по ст. стилю (т.е. 23-24 июля по н.ст.) пришла я, по обыкновению, утром к своим князьям, тотчас же мне бросилось в глаза, что вместо красноармейцев в дежурной комнате сидят «большевики»; большевиками я называю их потому, что это были люди, одетые в штатское платье, а не солдаты красной армии. … всех их было 6 человек; вооружены были револьверами и винтовками. С «большевиками» пришли четыре комиссара; из них я знаю по фамилии двоих: Щупова и Петра Старцева. Большевики и комиссары описывали все княжеские вещи, объявив, что повезут князей на жительство в Синячихинский завод, отстоящий от Алапаевска верстах в 14-ти. Меня большевики очень торопили с обедом; обед я подала в 6 часов, и во время обеда большевики все торопили: «Обедайте поскорее, в 11 часов ночи поедем в Синячиху». Из допроса Кривовой.
Синячихинская дорога и рудник, невдалеке от нее (от Алапаевска – в 12 верстах), прежде всего и привлекли внимание Мальшикова. Одна из старых шахт рудника была засыпана сверху свежей землей… Здесь милиционер и повел раскопки. Стены шахты глубиной в 28 аршин (около 20 метров) были выложены бревнами. В ней было два отделения: рабочее, через которое добывалась руда, и машинное, куда ставились насосы для откачки воды. Оба отделения были завалены множеством бревен. Предоставим слово документам:
«7 октября милиционер Тихон Павлович Мальшиков, которому я поручил вести расследование шахты, с своим помощником, тоже милиционером – Фёдором Алексеевым Селюниным производил осмотр шахты. В помощь милиционерам было наряжено 6 человек рабочих из Нижне-Синячихинского завода. Производя очистку шахты от разного рода обломков и мусора, на глубине 6 арш. была обнаружена фуражка черного цвета с лаковым козырьком, лежавшая на первых полатях/перегородки/, которую опознали, как принадлежащую Великим князьям. Далее были найдены ленты дамского фартука, завязанные узлами, которые висели на гвоздях обшивки на южной стенке шахты. Такое удачное начало подтвердило догадки и правильность избранного пути.
Никаких вещественных доказательств в этот день не было более найдено. Всё время работ было потрачено на извлечение из шахты жердей, деревянных столбов и проч., которыми она была завалена.
8 октября. Те же милиционеры и наряд из 8-ми чел. рабочих из того же завода, очищая шахту – у восточной стенки /в машинном отделении/, около 12-ти час. дня нашли первый труп мужчины, заваленный обломками леса, сором и т. п. Труп находился на правом боку в лежащем немного согнутом положении.
На нём был костюм тёмно-синего сукна, ран на теле никаких незаметно. На одной ноге красной кожи башмак, другая – в чёрном носке. Голова повязана платком, узел которого стянут у гортани. Передняя половина этого платка опущена на глаза. По документам, найденным при трупе, он оказался управляющим делами Великого князя Сергея Михайловича – Фёдором Семёновичем Ремез. Во внутреннем левом кармане пиджака находился бумажник, в котором обнаружены следующие документы…
9 октября. Около 12-ти часов дня на глубине 14 арш. были найдены ленты дамского фартука, ботинок красной кожи (с неодетой ноги Ремеза) и кэпи тёмно-зеленого цвета. На глубине 18 арш. в ходовом отделении откопан труп мужчины и два трупа женщин. Труп мужчины был одет в тройку тёмно-синего цвета. Голова повязана белым батистовым платком. По найденным при нём документам он оказался б. князем Владимиром Павловичем Палеем.
10 октября. Нашли трость орехового дерева и труп б.в.к. Игоря Константиновича Романова. Около 3-х часов дня был найден труп б. Великого князя Сергея Михайловича.
18 октября с. г. в четыре с половиной часа дня прах всех зверски замученных был положен в железные гроба в деревянных футлярах, наглухо закрыт и перенесён в кладбищенскую церковь, где, в присутствии 10 священников при 2 дьяконах, была отслужена всенощная. 19 октября утром в 9 час. при многочисленном стечении народа, солдатах учебного батальона, духовенства и представителях военной и гражданской властей гробы с телами б. Великих князей были перенесены из кладбищенской церкви к Напольному училищу, где была отслужена лития. После этого процессия направилась в Троицкий собор, в котором, отслужив обедню, прах был предан земле в наглухо замурованном склепе.
Начальник Милиции Алапаевского района
Штабс-капитан Шмаков 21-го октября 1918 г.
«Алапаевск».
В судебно-медицинском заключении у всех жертв одинаковая (кроме Великого князя Сергея Михайловича) запись: «Смерть произошла от кровоизлияния под твердую мозговую оболочку. Повреждение это могло произойти от удара по голове каким-нибудь тупым тяжёлым предметом или при падении с высоты. Повреждение относится к разряду смертельных…
…акт составлен по самой сущей справедливости и совести, согласно правил врачебной науки и по долгу службы, что своими подписями удостоверяем:
Младш. врач 20 Тюменс. Сиб. Стр. полка Мультановский».
Конечно, никакого побега из Напольной школы не было, как не было и никакой попытки освобождения Великих князей. Позднее пойманный чекист-охранник узников Напольной школы, П. К. Старцев, показал: «Перед вечером А. А. Смольников по телефону сообщил мне, чтобы я предупредил князей о том, что их отправляют на жительство в Синячихинский завод и что они немедленно должны собраться в дорогу. Сборы были не долгие, так как вещей у князей осталось очень мало и они уложили в маленькие чемоданчики. В начале 12-го часа ночи к зданию Напольной школы подъехали частью на заводских лошадях, частью – на своих, след, лица: Григорий Павлович Абрамов (председатель Исполнительного комитета), Смольников Алексей Александрович – пред. Дел. совета, Василий Рябов (член Дел. совета), Петр Александрович Зырянов (член чрезвычайной следств. комиссии), Михаил Фёдорович Останин (член чрезв. сл. комиссии), Владимир Афанасьевич Спиридонов (комиссар администр. отд.), Николай Павлович Говырин (председ. чрезвыч. комиссии), Иван Павлович Абрамов (член совета, брат Григория Абрамова), Михаил Иванович Гасников (член совета), инженер Родионов (член Дел. совета) и трое Синячихинских: имен и фамилий этих троих я не знаю, но мне известно, что один из них был председателем Синячихинского Исп. комитета и по отчеству его величают, насколько помню, Емельяновичем.
Смольников объявил князьям о том, что их повезут на дачу, и вышел с ними из помещения школы. Каждый из князей, княгиня, управляющий и монахиня были посажены по одному в отдельные коробки и с каждым из них сел рядом один провожатый из числа прибывших. Насколько помню, с в. кн. Сергеем Михайловичем поехал Григорий Абрамов, с графом Палеем – Пётр Зырянов, с князем Иоанном – Владимир Спиридонов. Точно и подробно указать Вам кто и с кем отправились в дорогу – не могу…»
…Их подводили к шахте поодиночке и убивали ударом в висок обухом топора (только богатырь Сергей Михайлович был застрелен – он вступил с палачами в схватку). Можно предположить, что смертельные удары наносил один и тот же человек. Наверное, роль палача была определена заранее…
Обстоятельства захоронения ставили перед следователями разные вопросы. Кое-кто усматривал в расположении тел на разных уровнях шахты признаки ритуального убийства, на что наводило хорошее знание палачами степени родства жертв.
Правда, Мальшиков заявил члену суда Сергееву о невозможности определить последовательность сбрасывания тел в шахту.
Представляется, что следствие располагало объективной основой для другого вывода. Неразорвавшиеся «бомбы» и тела убитых чередовались. Ближе к поверхности находились трупы менее родовитого Палея, Яковлевой и Ремеза, глубже в шахту – высших по положению. Помня о возрасте погибших, семейной иерархии и традициях, допустимо полагать, что родственники Романовых и их спутники по ссылке приняли смерть и сброшены в шахту в той очередности, в которой их подвозили к месту казни. Первой – Великая княгиня Елизавета Фёдоровна, замыкающим – управляющий Ремез. За несколькими телами в шахту летели гранаты.
7 февраля 1919 года судебное расследование по факту убийства великих князей от члена екатеринбургского суда Сергеева вместе с делом об убийстве Царской семьи перешло к следователю Н. А. Соколову. В итоговой книге он написал: «Старцев объяснил, что убийство Августейших узников произошло по приказанию из Екатеринбурга, что для руководства им оттуда приезжал специально Сафаров (член Уральского облсовета. – Л.Л.).
Можно ли в этом сомневаться?
Всего лишь сутки (!) отделяют екатеринбургское убийство от алапаевского.
Там выбрали глухой рудник, чтобы скрыть преступление. Тот же приём и здесь.
Ложью выманили Царскую семью из её жилища. Так же поступили и здесь.
И екатеринбургское, и алапаевское убийства – продукт одной воли одних лиц».
…И в советское время, и в нынешнее приходилось слышать о том, будто три дня и три ночи окрестные жители слышали доносившееся из-под земли пение псалмов, а Елизавета Фёдоровна в шахте перевязывала раненых. Конечно, ничего подобного быть не могло: жертвы умирали мгновенно. Но гражданская война только начиналась, ещё не было того озверения, когда «брат шёл на брата, сын на отца», люди не могли принять бездушность и жестокость казни, и народная молва очеловечила трагедию, домыслив эти обстоятельства и образ.
А может, легенда родилась потому, что кто-то из набожных и впрямь услышал в небе ангельское пение…
Григорьева Галина,
краевед,
Московская область, Волоколамский район,
с. Осташёво
Осташёвские местночтимые святыни
Известный факт: православная семья великого князя Константина Константиновича участвовала в прославлении святых, в строительстве храмов, строила свой храм в нашем селе.
В этом году прихожане Благовещенского храма в д. Бражникове (настоятель о. Василий Годунов), в год празднования 300-летия храма, трижды присутствовали на освящении новых икон, приобретённых на пожертвования. 25 января в храме после освящения заняла своё место икона страстотерпца царевича Феодора Долголядского, владельца нашими землями в VI веке. Иконописеца Екатерина Шматова создавала икону по материалам житийного писания страстотерпца.
В то же время шли долгие переговоры и поиски иконописца для писания иконы алапаевских мучеников ‒ святой великой княгини Елизаветы Фёдоровны и трёх Константиновичей.
Деньги собирали по благословению о. Василия в организациях и у знакомых. И в храме стоял ящик с информационным листком. После одной службы в храме к нам подошла москвичка Галина, рассказала, что бывает в храмах имени святой великой княгини Елизаветы Фёдоровны, особо почитает её и хочет внести деньги на написание иконы, когда она будет готова. Так и случилось: свои скромные накопленные пенсионные выслала по звонку. 20 000 р. ‒ значительный вклад. Захотела остаться неизвестной, номер телефона поменяла. Вот такой замечательный случай.
Заказывали в Брянске, помог священник из Брянска отец Николай (Евдокимов), брат нашей прихожанки. Всё сошлось: святой благоверный князь Олег Брянский помог. Писалась удивительно светлой женщиной Еленой Кузнецовой в маленькой иконописной мастерской при старинном храме иконы Иверской Божией Матери. Когда мы забирали икону, Елена рассказала, что писалось легко и радостно, святые сами помогали. 29 марта икона торжественно была освящена и находится в Благовещенском храме. Каждое воскресенье к именам этих алапаевских мучеников с амвона батюшка обращается с просьбой о молитвенном заступничестве.
15 июня, в день 100-летия памяти великого князя Константина Константиновича, икона «Алапаевские мученики» присутствовала в храме-усыпальнице в парке усадьбы Осташёво на панихиде и на торжественном собрании в этом зале.
Третья икона «Святой благоверный князь Александр Невский» прибыла к нам также из Брянска и освящена в Благовещенском храме 21 июня. Днём нашего села с давних времён почитается день св.Александра Невского. С той поры как была уничтожена Александровская красавица-церковь, воспетая поэтом К.Р. в элегии «Осташёво», кроме памяти народной, ничего о молитвенном покровителе Александре Невском не напоминало. Теперь же прихожане и гости просят наших святых о заступничестве.
Слава Богу за всё!
Цапина Татьяна,
научный сотрудник
Государственного исторического музея,
г. Москва
Павел Егорович Кеппен на службе великокняжеской семьи
Посвящается светлой памяти дедушки
Игоря Вячеславовича Кеппена
В последние годы появилось много работ о великом князе Константине Константиновиче. Во многих из них имеются упоминания о человеке, близком к семье великого князя и его родителям, о Павле Егоровиче Кеппене. Да и сам великий князь Константин Константинович довольно часто в своих дневниках пишет о тех или иных эпизодах жизни, связанных с Павлом Егоровичем, или Павкой, или Палиголиком ‒ как было принято ласково называть его в великокняжеской семье.
Так кем же был Павел Егорович Кеппен?! Хотелось бы рассказать об этом добром, честном, мудром, порядочном человеке, каким он предстает по воспоминаниям современников.
Павел Егорович Кеппен происходил из семьи потомственных военных. По семейному преданию его дед Матвей Иванович участвовал в русско-шведской компании 1809 г., в походе русской армии через Ботнический залив и в взятии Стокгольма, а в Бородинском бою был командиром в чине майора в одном из егерских полков. По сведениям, полученным из писем племянника П.Е. Кеппена ‒ Андрея Георгиевича, который читал послужной список Матвея Ивановича ( к сожалению, не сохранившийся), Матвей Иванович оставил военную службу из-за ранений, полученных им в Бородинском бою, получив орден Св. Владимира IV степени.
Сын Матвея Ивановича ‒ Егор Матвеевич Кеппен (1810-1868), полковник 88 Петровского пехотного полка был женат на дочери полкового лекаря Софье Карловне. У них было четверо сыновей: Николай, Павел, Егор, Владимир и две дочери ‒ Софья и Ольга.
Павел Егорович Кеппен родился 19 декабря 1846 г. в крепости Выборг, где его отец был в то время капитаном, ротным командиром 2-го Финляндского линейного батальона.
Павел Егорович вместе со своим старшим братом Николаем первоначально получил домашнее образование, а затем поступил в Полоцкий кадетский корпус. Оба брата учились хорошо и были записаны на «Красную доску» за успешную учёбу, как тогда практиковалось в кадетских корпусах, и переходили из класса в класс с подарками. По окончании общих классов Павел Кеппен был назначен в Константиновское военное училище, откуда перешёл в 3-й специальный класс Михайловского артиллерийского училища и окончил его в 1865 г., а 7 августа 1865г. был произведен в подпоручики в 23-ю артиллерийскую бригаду, дислоцированную тогда в Финляндии. Практически сразу он был прикомандирован к крепостной артиллерии города Свеаборг, а затем, по производстве в 1867 г. в поручики, получил назначение в г. Гельсингфорс, где, как и в Свеаборге, служил приёмщиком военных повозок.
Здесь, в Финляндии, среди иноязычного населения у Павла Егоровича открылась склонность к педагогической и просветительской деятельности. Его беспокоило, что в семьях русских военнослужащих постепенно происходит забвение русского языка, культуры, традиций.
Первоначально им были составлены записка о необходимости учреждения школы для детей военнослужащих и проект школы для солдатских детей. Записка демонстрировала передовые для того времени взгляды на систему воспитания и обучения детей. Помимо отказа от системы экзаменов и поощрений, Павел Егорович предполагал необходимость знакомства детей с основными положениями государственного строя, с природой родного края, с ручным трудом и т.д. Дальнейшего хода этот проект не получил, однако следующие инициативы. Кеппена и других сочувствующих лиц – организация русской гимназии, сначала для мальчиков, а позже и для девочек увенчались успехом.
Организация русских учебных заведений в Финляндии обнажила бедственное положение многих учащихся, вынужденных учиться вдали от родительского дома и не имевших средств для найма жилья. Эта проблема в свою очередь способствовала созданию, в том числе и по инициативе Павла Егоровича Кеппена, благотворительного Русского общества в Финляндии, продолжившего свое существование и после революции1. Павел Егорович состоял секретарем Русского благотворительного общества, разрабатывал его устав совместно с полковником К.Д. Кондзеровским. Просветительскому, гуманистическому мировоззрению Кеппена обязано своим возникновением и такое редкое в то время учреждение, как детский сад, организованный им в сначала в Гельсингфорсе, а затем и в Двинске, куда он был переведён в 1873 г. тоже в качестве военного приёмщика. Оставаясь апологетом просветительской деятельности, в свободное от служебных занятий время читал для военнослужащих Двинского гарнизона популярные лекции по разным предметам общего образования, что сделало его известным лицом среди местного общества и в конечном итоге способствовало стремительному взлету его карьеры и навсегда изменило его жизнь. Дело в том, что в Двинском гарнизоне Павел Егорович свел близкое знакомство с главным доктором Двинского военного госпиталя Н.З. Зубовским, который в свою очередь был хорошо знаком с князем Ухтомским, адъютантом великого князя Константина Николаевича. Когда же великому князю Константину Николаевичу понадобился воспитатель для его сына Вячеслава, то доктор Зубовский, «когда к нему обратились за рекомендацией хорошего, сердечного и стойких убеждений человека, знакомого с педагогической деятельностью, рекомендовал через князя Ухтомского Павла Егоровича Кеппена». 2
С 1875 г. Павел Егорович находился при дворе великого князя Константина Николаевича. К этому времени он был капитаном и имел ордена Станислава III и II степени и Анны II степени. В 1879 г., будучи уже подполковником (1876 г.), он назначен адъютантом великого князя. В 1880 г. был произведен за отличие по службе в полковники, в 1884 г. был награждён Владимиром III степени, в 1886 г. бриллиантовым перстнем с вензелем великого князя, а в 1888 г. произведён в генерал-майоры с оставлением по полевой пешей артиллерии и назначен управляющим двором великого князя Константина Николаевича. Позже Павел Егорович состоял управляющим двором его супруги великой княгини Александры Иосифовны и оставался в этой должности практически до самой своей смерти в 1911 г., похоронив её двумя месяцами ранее. Умер Павел Егорович в звании генерала от артиллерии.
В должности управляющего двором великого князя Константина Николаевича им были проявлены хозяйственные способности, что привело к значительной экономии средств великого князя, которому он был предан и в здравии, и в болезни. Когда с великим князем Константином Николаевичем случился удар, то Павел Егорович организовал за ним такой уход, что известный доктор Шарко, вызванный к больному из Парижа, заметил, что только благодаря такому уходу великий князь всё ещё жив. Великий князь Константин Константинович писал об этом времени в дневнике: «Нельзя не удивляться Павлу Егоровичу; и как выдерживает он более года трудную жизнь, исключительно посвящённую заботам о Папа. С ним он часами катается в коляске, до изнеможения возит его в кресле по парку, присутствует при его завтраке и обеде, при укладывании его на ночь в кровать и вставании по утру. Он гораздо более при нём, чем мы, родные дети. Помимо этого Палиголик находит возможность уделять время на утомительные беседы с Мама и на попечения о всяких наших нуждах. Незаменимый он человек».3
За годы службы в этой семье он стал всем другом, советчиком, помощником в сложных жизненных ситуациях.
Так, например, большую роль сыграл Павел Егорович в смягчении участи старшего сына Константина Николаевича – Николая Константиновича, Николы, как известно бывшего изгоем в семье и жившего в ссылке после неблаговидного поступка. Особенно обострилась ситуация с великим князем Николаем после смерти Александра II, когда великому князю Николаю не позволили проститься с императором, в ответ на что он отказался присягать новому императору. Это не добавило симпатий к нему Александра III, и без того относившегося к великому князю Николаю вполне отрицательно. Николая Константиновича могла постигнуть суровая кара, однако благодаря Кеппену, умело и мудро составившему записку, и позаботившемуся, чтоб она попала к Александру III, судьба великого князя Николая сложилась менее драматично, чем могло быть.4
Многообразна деятельность Павла Егоровича в качестве члена Совета детских приютов ведомства учреждений императрицы Марии, которое возглавляла великая княгиня Александра Иосифовна. По причине болезни великая княгиня Александра Иосифовна часто не могла вести заседания Совета, и тогда на Кеппена выпадала обязанность председательствовать на заседаниях и решать разнообразные вопросы и принимать решения. Детским учреждениям он отдавал много внимания и сил. Он вёл от имени великой княгини Александры Иосифовны переписку на русском языке, в частности в ОР РГБ хранятся письма П.Е. Кеппена к архиепископу Троицко-Сергиевой Лавры Леониду (Кавелину), в которых он передает ему различные просьбы и пожелания великой княгини Александры Иосифовны.5
Особенно доверительные отношения сложились у Павла Егоровича с великим князем Константином Константиновичем, в чьей жизни он принимал большое участие, чьим советчиком и помощником, собеседником он был до конца своих дней.
Их связывало многое. Так, на протяжении ряда лет Кеппен занимался благоустройством Павловска, где подолгу с семьей жил великий князь Константин Константинович. Письма Павла Егоровича к великому князю Константину содержат подробные отчёты и консультации о перестройках, перепланировках, организации быта, проводимых им в Павловске по просьбе великого князя.
Именно на Павла Егоровича была возложена задача поиска усадьбы в российской глубинке, и именно он нашёл для великокняжеского семейства усадьбу Осташёво, полюбившуюся Константину Константиновичу и его детям. Вот как пишет об этом Чернышёва-Мельник в своей книге «Баловень судьбы»: «Великому князю захотелось иметь для семьи свой дом где-нибудь в Российской глубинке…. Найти подходящее имение он поручил своему управляющему П. Кеппену. … В 1903 г. летом К.Р. впервые приехал в Осташёво, чтобы оценить лично, стоит ли покупать имение. В своём дневнике он пишет: «Местность скромная, поля, лесок, песчаная местность. Красив подъезд к дому… Дом большой, каменный с колоннами…. Вид с террасы прелестный ‒ цветник, за ним спускающаяся к речке лужайка…»6
Павел Егорович был выпускником Полоцкого кадетского корпуса, к которому, как известно, был неравнодушен великий князь Константин Константинович, даже определивший в него своего сына Олега. Бывая на праздниках Полоцкого кадетского корпуса, великий князь Константин не раз замечает, как приятно бывать ему на этих торжествах с «бывшим полочаниным»: «18 февраля 1901 года. На будущей неделе поста… постараюсь уехать в Полоцк, куда надеюсь взять с собой ген. Кеппена, он сам бывший полочанин и мне хотелось бы, чтобы он был свидетелем торжества, когда старое корпусное знамя, которое и он носил, остававшееся почти сорок лет без значения, будет вынесено перед строем кадет». И далее. «27 февраля [1901 г.] еду в Полоцк, со мной едет ген. Кеппен, старый кадет-полочанин, это такая для меня радость… Радостно было смотреть на ген. Кеппена, когда под звуки встречи вынесли старое знамя и оно встало в строй».7
Великий князь Константин Константинович также не обходится без советов Кеппена, когда получает назначение Президентом Академии наук. По дневникам великого князя Константина Константиновича видно, что практически любое неоднозначное решение он обговаривает с Павлом Егоровичем. Автор книги «Августейшее семейство» М. Вострышев, подробно изучавший дневники Константина Константиновича пишет следующее: «Чем пришлось заняться в первую очередь президенту? Разбором жалоб и сплетен академиков друг на друга. Здесь-то и проявилась мудрость Константина Константиновича ‒ он понял, что самостоятельно, без подсказки, разбирая дела, наделает массу глупостей и не принимал ни одного решения, не посоветовавшись предварительно со всезнающим полковником Кеппеном …»8 Заметим попутно, что в канцелярии правления Академии наук работал брат Павла Егоровича – Владимир.
Связывают Павла Егоровича и К.Р. и интеллектуальные, эстетические интересы. Великий князь Константин неоднократно отмечает в дневнике, что читает ту или иную книгу по рекомендации Кеппена. Кеппен всячески поддерживает его поэтические штудии: «Радуюсь благосклонности к Вам музы и восхищаюсь плодами ее посещений», ‒ пишет Павел Егорович в письме к великому князю Константину Константиновичу.9 Павлу Егоровичу была посвящена поэма К.Р. «Царь Иудейский»: «Благодарно посвящается вечно дорогой памяти незабвенного Павла Егоровича Кеппена». Ему же, точнее его семье, состоявшей из супруги его Веры Александровны и дочери Настеньки, К.Р. посвятил следующее стихотворение:
Письмо семейству П. Е. Кеппена
Вот умчалися дни золотые,
Как волшебные, чудные сны:
Так разносятся брызги седые
Голубой океанской волны.
Но то время хотя и далеко,
Я поныне мечтаю о нём;
Оно в душу запало глубоко,
Оно врезалось в сердце моём.
В вашем доме я столько участья,
Столько дружбы всегда находил;
С вами я и мгновения счастья,
И минуты печали делил.
Если ж сердце порой изнывало
Среди всякой тревоги мирской,
В вашем доме, как путник усталый,
Находил я и мир, и покой.
И теперь среди прелестей юга,
В благодатной, роскошной стране
Дорогого семейного круга
Лица милые видятся мне.
Мне мерещатся Настины глазки,
Светлорусые волны кудрей,
Её милые, нежные ласки,
Лепет слышится детских речей.
Но как вспомню, что долго и много
Мне скитаться ещё надлежит,
Что идём не одной мы дорогой,
Что разлука меж нами лежит,
Так болезненно сердце сожмется,
Так заноет мучительно грудь!
Но что делать! Ведь время несётся.
Верю я, что окончится путь,
Что достигну я края родного,
Что вас всех я увижу опять
И что вы не откажетесь снова,
Как бывало, меня приласкать.
Флоренция 24 октября 1882
Заметим, что семью Павла Егоровича великий князь Константин Константинович называл «Благочестивым семейством». И это не случайно. Письма Кеппена к архимандриту Троице-Сергиевой Лавры Леониду (Кавелину) показывают нам человека глубокой веры. В его доме великий князь Константин находит утешение в минуты душевных переживаний. Он пишет в дневнике в один из тяжёлых для него дней, связанных с трагической смертью его племянницы Аликс (Александры Георгиевны, дочери его сестры Ольги.): «Пошёл в Благочестивое семейство. Там всегда близко к сердцу принимают все наши радости и печали; а потому в тяжёлые минуты так отрадно бывать там». 10
Павел Егорович выступает советчиком Константина Константиновича в его внутрисемейных делах. Так в их переписке обсуждаются вопросы, связанные с выбором жениха для дочери великого князя ‒ Татьяны Константиновны. Великий князь получает очень дельные советы, относительно политической целесообразности той или иной партии для его дочери.
Характерно его письмо к Константину Константиновичу и его жене Елизавете Маврикиевне в связи с 25-летием их супружества: «Ваши Императорские Высочества! Нелицеприятный свидетель Вашего 25-ти летнего супружества чувствую душевную потребность принести Вам в день серебряной свадьбы мои искренние поздравления и благопожелания. Покройте снисходительным забвением, если я в эти четверть века смущал Вас иногда назойливым менторством или как-нибудь неуклюже злоупотреблял доверием и расположением, которые Ваши Высочества неизменно выказывали и полноту и искренность которых я глубоко чувствовал. Я любил Вас для Вас и для Вашего блага и возвеличивания, в которых полагал свой долг и призвание. 14.09. 1909 г.»
Трепетное отношение Павла Егоровича к семье великого князя Константина Константиновича особо наглядно проступает в письмах-отчетах, которые он писал к великому князю, когда тот бывал в отъезде. Приведём выдержки из письма за 9 октября 1887 г.
«Павловск 9 окт. 1887 г.
Ваше Императорское Высочество!
С особым удовольствием сажусь за письмо: только что спустился из детских комнат и мне хотелось бы передать Вам то благодушное настроение, которое выносится из посещения уютного и просторного гнездышка Ваших маленьких Птенчиков.
Если бы милые, добрые Эльфы, которые, вероятно, живут ещё, попрятавшись от злобы людской в щелях альтенбургской скалы, ‒ если бы эти благодетели и все духи перенесли Вас и Великую Княгиню в детские комнаты в Павловск, какой радостью преисполнились бы Ваши сердца родительские при виде этих здоровеньких, кругленьких и довольных малюток.
Около стола в большой средней комнате в своей нарядной корзиночке на подвижном табурете лежит-потягивается будущий богатырь Гавриил Константинович. Его крепенькие подвижные ножки, его ручёночки с глубокими перехватцами и пухленькие щёчки с ямочками… свидетельствуют о здоровом и правильном развитии, его рост в 64 ½ сантиметров и вес в 6 430 обещают богатырство молодого Добрынюшки или самого Ильи (не Александровича) Муромца…»11
И именно Гавриил Константинович, которому посчастливилось пережить мясорубку революций и гражданской войны, оставил воспоминания о своей семье, в которых он называет Павла Егоровича «душой всей жизни нашей семьи».12 На страницах, относящихся к смерти своей бабушки, Александры Иосифовны он пишет: «Генерал Кеппен, узнав, что бабушке очень плохо, потребовал, чтобы его, умирающего от рака, принесли в бабушкины комнаты. Он сидел рядом с её спальней, в Малиновой столовой – он был ей предан буквально до гроба…»13 Добавим, что Кеппен умер спустя полтора месяца после смерти Александры Иосифовны.
И далее Гавриил Константинович пишет: «Я приехал в Петербург в день смерти генерала Кеппена. Не стало нашего дорого Павки! Более преданного и верного человека, каким был для нашего семейства Павел Егорович, я не встречал. Его отпевали в нашей домовой церкви, в Мраморном дворце, в которую он ходил в продолжении стольких лет. Мои братья и я сам несли его гроб по мраморной лестнице. Отец, дяденька и я с братьями провожали гроб пешком до самой могилы на Смоленском кладбище».14
Любовь и уважение современников Павел Егорович Кеппен снискал в первую очередь своей благотворительной деятельностью. Помимо активного участия в деятельности Совета и помощи детским приютам ведомства императрицы Марии, находящихся под патронажем великий княгини Александры Иосифовны, он стоял у истоков организации Петербургской женской гимназии и женского педагогического института, которому отошла после смерти Павла Егоровича Кеппена по завещанию его обширная библиотека в составе 20 000 томов разнообразного содержания; в основном книги по педагогике, гигиене, русской истории, литературе. В память Павла Егоровича его именем была названа одна из аудиторий института. При его участии была основана Стрельниковская дворцовая школа садоводства, Павловское 4-х классное училище, Благовещенский лазарет и многие другие благотворительные заведения.
В некрологе, напечатанном в журнале «Библиографические записки», сказано, что Павел Егорович Кеппен «оставил по себе память как неутомимый собиратель книг, просвещённый библиофил, отказывавший себе в юности в самом необходимым ради приобретения ценной книги».15 Как об увлеченном коллекционере, искреннем, отзывчивом, чуждом высокомерия человеке вспоминал о нём известный букинист-антиквар А.А. Астапов, которому он подыскивал интересующие его книги. Астапов приводит следующий случай, когда он зашёл к Кеппену по книжным делам в Лоскутную гостиницу, где тот останавливался по приезде в Москву. «Сидят около него все генералы, а он меня в их присутствии называет своим другом». А.А. Астапов вспоминал, что в том числе по совету Павла Егоровича он написал свои «Воспоминания букиниста».16
Хотелось бы тут привести курьезный случай библиографического, так сказать, характера, связанный с Павлом Егоровичем, попавший на страничку отрывного календаря за 1997 г. В статье Тулупова Н. «Из истории сытинских календарей» повествуется о следующем забавном происшествии. Однажды на оборотной стороне одного из листков отрывного календаря были напечатаны сведения о заработках английских ткачей. По совпадению в это же время случилась забастовка на Большой Ярославской мануфактуре. Охранка решила, что забастовка произошла под влиянием сведений о заработке английских ткачей и обратилась в комитет по делам печати, в результате чего было запрещено печатать какие-либо сведения на «затылке » отрывного календаря. От этого издатели несли большие убытка, в том числе и Сытин, которому посоветовали обратиться к Кеппену. «Муж и жена Кеппен были патриархальные старички-немцы. Сытин… застал старичков за утренним чаем и рассказал о своём горе. «Как, ‒ всполошилась старушка Кеппен, ‒ на задках отрывного календаря не будет текста, да на что это похоже. Я аккуратно собираю эти листки и сортирую их. Вот, посмотрите, ‒ и она вынесла несколько пачек этих листков, перевязанных розовыми ленточками. ‒ Это вот по кулинарии, это об уходе за цветами… Нет, ты переговори об этом с великим князем, ‒ обратилась она к мужу… Кеппен переговорил с Константином, а тот доложил Николаю. «Этого еще не доставало, ‒ сказал Николай, ‒ да я каждый день, отрывая листок, с удовольствием читаю, что там напечатано; распоряжение комитета по делам печати немедленно отменить». Распоряжение было отменено, на задках можно было печатать текст по-прежнему. Сытин вернулся в Москву триумфатором. Московские издатели устроили ему торжественный обед».17
Павел Егорович Кеппен был так же деятельным членом общества трезвости и очень переживал, что столь полезное и необходимое начинание не вызывает серьезного отклика в обществе. Свои педагогические устремления он реализовывал, публикуясь в различных изданиях для детей. Это был человек, одухотворенный гуманистическим взглядом на жизнь, стремившийся сеять «разумное, доброе, вечное».
В целом хотелось бы сказать, что Павел Егорович Кеппен, находясь на службе Августейшего семейства, в меру своих сил и здоровья отдавал всего себя людям, которым не только служил, но которых искренно любил, и они отвечали ему взаимностью.
Просмотрено (345)