Виталий Губанов

Московская область, с.Осташёво

 

Дед Зуй

 

Первая мировая война. Что мы знали о ней?

Скудность сведений в школьном учебнике истории не дают нам полного представления об очередном истреблении народов Европы. Другое дело Великая Отечественная война. Она к нам ближе по времени. В ней участвовали наши отцы и деды, наградами которых мы играли в детстве. Медали «За оборону» и «За взятие» были обычными нашими игрушками, неосознанность подвига совершённого нашим народом не умещалось ещё в нашем детском сознании. Но имена Зои Космодемьянской и Александра Матросова знал каждый школьник, да и в деревне каждый взрослый мужик воевал. В их разговорах да и в литературе мы сами как бы соприкасались с этой Великой Отечественной. Мы как бы жили в ней. Но это уже позже. А ведь Первая мировая была от нас не так уж и далека, всего каких-то тридцать три года от даты моего рождения. Великая Отечественная была гораздо ближе к нам и понятнее.

Но всё же, всё же…

В детстве и я знал о ней. Хоть немного и понаслышке, и не как-нибудь стороной, а от конкретного человека, от жителя нашей светлой деревушки, единственного и забавного старичка, принимавшего непосредственное участие в той Первой мировой. Это был, по нашим понятиям, глубокий старик с небольшой седой бородой, небольшого роста, весь какой-то серенький и незаметный в трезвом состоянии. Но как преображался он, приняв самую малость хмельного! Окружив себя ребятней: он был весел и прост. Шутки и прибаутки так и сыпались на наши нечёсаные головы каким-то завораживающим водопадом, стекающим из его усов в бороду, и заполняли наши беззаботные умы.

Был он слеп на правый глаз, прихрамывал на правую ногу, немного косил на правую сторону и весь был какой-то правый и неправильный.

Бороду носил один в деревне, остальные мужики, пришедшие с войны, были намного моложе, повидали Европу и старались выглядеть, как сейчас говорят, презентабельно. Да и одиноких женщин было предостаточно, было перед кем хвост задирать.

Так вот, звали этого человека Зуев дядя Саша, или по-деревенски дед Зуй. Сейчас с высоты своих лет я понимаю, что был-то он не так уж стар, где-то под шестьдесят, но довольно глубоко. Был он женат на необщительной и незаметной старушке, которая никогда почти не выходила на деревню, разве только видели её, когда она собирала коровьи и лошадиные лепешки по дороге и на пастбище в какую-то старую корзину. Хозяйства, кроме кур, они не держали, а коровье и лошадиное дерьмо использовали как удобрение для огорода. Была ещё у них небольшая пасека. Но это было обычным делом. Мужики почти все пчёл держали, да и как не держать, когда им в округе полное раздолье: липовый парк со столетними липами, заливные луга, цветущие поля клевера, обильное разнотравье, близкий лес – великое раздолье для пчелиной гульбы и работы. Бегали мы босиком, и укусы пчел были для нас нередкостны, да мы укусы и не чувствовали. Наступишь на пчелу – ужалит, потрёшь ступней о землю – и всё зажило.

Ну да ладно, это всё лирика, отступление сладкое от моего повествования.

Продолжу я опять рассказ о своём старичке.

Дом его стоял в конце деревни, второй с краю на берегу Рузы, дальше был только дом лесника дяди Леши Безукладникова, позже выстроили в берёзовой роще начальную школу. Был его дом старенький, поверх брёвен отштукатурен глиной и побелён известкой. Мне даже кажется, что он был довоенный, хотя деревню во время войны сожгли полностью. Но не в самом доме была для нас, пацанов, какая-то чертовски привлекательная сила, а манил, конечно, сад, прекрасный яблоневый сад! Единственный в деревне, не считая запущенного сада, оставшегося от Замараевых при раскулачивании. Но это был не тот сад, он уже без ухода одичал, и яблоки, крыжовник и смородина были там мелкие и кислые, и к себе нас он и не очень-то и манил, да ещё там была огромная пасека, что тоже нас отпугивало от него.

К себе нас манил сад деда Саши с поспевающими сладкими яблоками. И мы лазили, лазили в сад ночами, превозмогая страх и боязнь, но храбрясь друг перед другом. И, конечно, нас иногда ловил дед. Ругался он на нас редко, отпускал без ругани с топорщащимися от яблок пазухами рубашек и даже утром не жаловался на наши ночные набеги родителям. Главное для него было, чтобы деревья не ломали, а мы это старались не делать.

Вот, пожалуй, и всё, что я могу рассказать о деде Саше! О деде Зуе!

Да вот и не всё. Самого главного я и не поведал. А был-то он участником этой самой Первой мировой войны. Все его несчастья: хромота, слепота, кривизна были вынесены оттуда, с той войны.

Конечно, я не помню всего, что он рассказывал, но точно знаю, что он был в немецком плену (оттого у него в разговоре проскальзывали какие-то немецкие словечки и выражения). Работал там в хозяйстве немца-бюргера на сельских полях. Из рассказов отчётливо помню только один. Он рассказывал тоже о яблоках. Оказывается, и они, взрослые русские парни, также лазили в чужой стране по садам. Рассказывал он с доброй улыбкой и подсмеиваясь хитро. Вот, говорит, залезем в сад, напихаем в пазуху яблок, и если нас увидят, то удираем, прыгая через забор и прямо в снег, там и прячемся. Мы ещё удивлялись, какой снег такой при созревании яблок, да ещё в Германии. Приврал, наверное, чтобы повеселить нас.

Наверное, поэтому он и отпускал нас с яблоками из своего сада, быть может, вспоминая и своё далекое детство, и своё озорство в чужедальней стороне.

Вот и вспоминаю я нашего деревенского деда Зуева, услышав о Первой мировой войне.

Знаю, что при затоплении деревни его дом попал под снос, и он переехал жить в деревню Шульгино, купив дом (по странному стечению обстоятельств, дом моего деда по отцу). Там у него, конечно, не было ни пчел, ни любимого нами яблоневого сада, да и мы, повзрослев, стали забывать про него. Там он и умер; в каком возрасте, от каких болячек мне не известно. Неизвестно даже, на каком кладбище он похоронен в селе Осташёво: на старом за рекой или на новом. Пытался я отыскать его могилу, но это оказалось невозможным.

Была у него дочь, были и внуки – Мареевы, они даже, кажется, сродни мне. Его дочь, тётя Таня, вышла замуж за нашего деревенского участкового милиционера Мареева дядю Мишу, жившего в д. Апухтино, а он приходился двоюродным племянником моей матери (до замужества Мареевой).

Вот и промелькнула передо мной жизнь всего лишь одного человека, связанного с моим деревенским детством, жизнь, связанная с историей России!

Я знаю, что кроме меня его, может быть, никто уже и не вспомнит (дети и внуки, насколько мне известно, умерли).

Но ведь жил на свете незаметный человек. Со своим житиём-бытиём, смертный и грешный, как и мы все. Всё же жил!

И что такое жизнь одного человека, тем более ушедшего навсегда? Это такая непростая загадка и тайна, в которую мы постоянно устремляем свой взор, но, по воле божьей, нам не дано постичь её. Да может и не надо. Тайна должна оставаться тайной!

Иначе она перестанет быть таковой!

Июнь – август 2014 г.

Просмотрено (174)